Rambler's Top100

Л.М. Ляшенко
Александр II, или История трёх одиночеств

——— • ———

Часть IV
Одиночество третье. Апогей

1 • 2 • 3 • 4

Охота на «красного зверя»


В замечательном романе Ф.М. Достоевского «Бесы», толчком к написанию которого послужил судебный процесс над нечаевцами, речь идет не столько о членах этого кружка, сколько вообще о праве человека распоряжаться судьбами других людей, о нравственном пределе человеческого самомнения, за которым деятель, всерьез посчитавший себя устроителем людского счастья, превращается в беса, нелюдя. Бесовщина Нечаева окончательно испортила отношения между властью и революционерами, показав, что пути к компромиссу между ними делаются все более и более невозможными. Нечаевщина оказала большое влияние и на развитие народнического движения 1870-х годов.

Правда, в начале этого десятилетия революционерам пришлось начинать с того, чем закончили их учителя и вожди в 1860-х годах. 1871–1872 годы — это время организации кружков самообразования среди студенческой и учащейся молодежи, время пропаганды ею социалистических идей в университетах, гимназиях и на фабриках. 1874–1875 годы — период «хождения в народ», то есть попытка перенести центр тяжести революционной работы в деревню, попытка, закончившаяся самым крупным политическим процессом в России, процессом «193-х». 1876 год — начало нового этапа в революционном народническом движении, выразившемся в создании организации профессиональных революционеров (вторая «Земля и воля»). 1879 год — раскол «Земли и воли» на две новые организации — «Черный передел» и «Народную волю», усиление террора социалистов, закончившегося трагической гибелью Александра II. Набросав беглую [282] схему основных событий в революционном лагере, поговорим немного о её сути.

В наши дни много и горячо говорят об опасности и бессмысленности народнического террора. При этом крайне редко вспоминают о том, что в первые годы нового десятилетия о терроре в революционной среде не было и речи. Более того, кружки 1871–1872 годов возникли в противовес нечаевщине как защитная реакция на аморальность в общественной борьбе, реакция на презрение к человеческой личности, на призывы к бесцельной гражданской розни, столь характерные для Нечаева. В связи с этим П.А. Кропоткин вспоминал, как в 1871 году откуда-то из южных губерний страны в Петербург приехал некий молодой человек с твердым намерением убить Александра II и тем самым подтолкнуть колесо российской истории. Столичные народники, к которым террорист обратился за помощью, долго убеждали его отказаться от безумного замысла, а затем заявили, что помешают ему всеми возможными способами, вплоть до заявления на него в полицию. Под таким прессом террорист вынужден был отказаться от своего намерения повлиять на ход истории страны. «Зная, как слабо охранялся в ту пору Зимний дворец, — заключает Кропоткин, — я могу убедительно сказать, что народники спасли жизнь Александра II».

В те же годы в «верхах» созрела, казалось бы, здравая идея — развернуть правительственную контрпропаганду в народе с помощью соответствующих книг и организации монархических кружков. Но подобные мероприятия показались властям чересчур сложными и трудоемкими. Привычнее и эффективнее им представлялось действовать традиционными методами — репрессиями и ограничениями свободы слова. Появляются дикие предложения типа «высылки разом из столицы всех подозрительных людей». Кстати, немыслимыми они казались только на первый взгляд. Когда в 1880 году Лорис-Меликов стал диктатором, ему представили список на 250 высылаемых из Петербурга из 3000, предназначавшихся к высылке. Он попросил чиновника написать против каждой фамилии в списке причины предполагавшейся высылки, и тот, не задумываясь, вывел: «опасный человек», «вообще высылаемый», «в особое одолжение губернатору» и т.п. Примерно в те же годы нижегородский губернатор отдал распоряжение, согласно которому все женщины, носившие круглые шляпы, синие очки и башлыки и коротко стригшие волосы, признавались нигилистками. Полиция была обязана отправлять их в участки, где у этих жертв моды отбиралась подписка с обещанием не иметь [283] впредь столь крамольного вида. Что общего было у подобных мер с подлинной борьбой против революционеров, сказать очень трудно.

Подлинным переломом в отношениях власти и общества стало «хождение в народ» в 1874–1875 годах. Романтическое, а отчасти и религиозное, вызванное преклонением революционной молодежи перед крестьянством (его чистым, «социалистическим» образом жизни), это движение не могло нанести никакого реального вреда существующему строю. Да и сами крестьяне встретили переодетую «под мужика» молодежь настороженно и недоверчиво{69}. Однако полиция поспешила представить «хождение в народ» серьезным подрывом государственных устоев. Появилось даже предложение сосредотачивать высылаемых пропагандистов в тех местностях, где от них будет меньше вреда (пользуясь привычными нам терминами, предлагалось создать систему спецпоселений). В тридцати семи губерниях России было арестовано свыше полутора тысяч социалистов-народников, а следствие по их делу растянулось на три года. Все это время многие арестованные содержались в одиночных камерах, и в результате 43 человека умерли в тюрьме, 12 совершили самоубийства, 3 покушались на него, 38 сошли с ума. Не прибавил лавров российской Фемиде и политический процесс над 193 обвиняемыми в противоправительственной пропаганде, начатый в октябре 1877 года. Несмотря на все ухищрения прокуратуры и специально подобранных властями судей, 90 подсудимых после трёх-четырехлетнего одиночного заключения были оправданы за неимением против них достаточных улик, да и против многих других подсудимых обвинения не выдерживали серьезной критики. Начиная с этого момента, симпатии общества бесповоротно склонились на сторону невинно пострадавших социалистов. На Руси издавна любили и продолжают любить убогих — обиженных властью, тем более обиженных безвинно.

Не прошли эти события бесследно и для революционного лагеря. Через несколько лет, вспоминая о пути, пройденном в 1870-х годах народничеством, Н.Ф. Анненков писал: «В большом процессе (процесс «193-х». — Л.Л.) наивные идеалисты и мечтатели ругались, потрясали решетками, наводили ужас на судей. Это было в семьдесят восьмом году. А через два-три года, перед теми же сенаторами, безупречно одетые в черные пары и в крахмальных воротничках Александр Квятковский, потом Желябов делали в корректнейшей форме показания: «Я имел честь объяснить суду, что бомба, назначенная для покушения на императора, была [284] приготовлена так-то и состояла из следующих частей…» Действительно, общественное противостояние в 1878 году открывается уже не агитацией и пропагандой, а выстрелом В.И. Засулич в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова.

Последний, посетив дом предварительного заключения, приказал высечь содержавшегося там А.С. Боголюбова за то, что арестованный (но не осужденный, то есть полноправный гражданин империи) при встрече с градоначальником не снял перед ним шапку. Этак можно было начать порку и не в доме предварительного заключения, а прямо на Невском проспекте, наказывая всех гуляющих или спешащих по делу петербуржцев, не заметивших важной персоны сановника. Стрелявшая в сановника Засулич была схвачена у него в кабинете и после недолгого следствия отдана под суд. Но её дело, как бесспорно выигрышное для властей, решили передать в ведение суда присяжных, видимо, террористку хотели осудить руками общества, а не Особого присутствия сената или других чрезвычайных органов. Совершенно неожиданно для «верхов» присяжные оправдали подсудимую, и она была освобождена из-под стражи прямо в зале суда, как и диктовал закон. Проведенное по горячим следам совещание не дало никаких результатов, кроме отвергнутого большинством предложения о введении в столице военного положения.

А революционное движение продолжало набирать силу, становясь все более организованным и беспощадным{70}. В период с марта 1878-го по апрель 1879 года последовали: убийства шефа одесских жандармов, агента сыскной полиции, покушение на жизнь киевского прокурора, убийства в центре Петербурга шефа российских жандармов, харьковского генерал-губернатора, удачливого полицейского провокатора. В марте 1879 года в Петербург из Поволжья приехал А.К. Соловьев с твердым намерением произвести покушение на жизнь императора. На этот раз останавливать террориста было некому, настроение в революционном лагере за время, прошедшее с 1871 года, изменилось кардинальным образом. 22 марта Соловьев выпустил в Александра II четыре или пять пуль из револьвера, но пробил в нескольких местах только его шинель. Императора спасла и неопытность покушавшегося, который отнюдь не был профессиональным снайпером, и то, что сам монарх после первого выстрела, не растерявшись, побежал от Соловьева зигзагами, затрудняя тому прицеливание. Сразу после выстрелов 22 марта Россия была поделена на шесть генерал-губернаторств, и каждый из [285] шести новых «самодержцев» получил диктаторские полномочия на вверенной ему территории (включая и право издания новых законов). Однако и эта мера — хотя губернаторы выслали 575 и казнили 16 человек — не спасла положения.

Летом 1879 года в рядах «Земли и воли» произошел раскол. За три дня до съезда, намеченного на 18 июня в Воронеже, в Липецке собрались 11 «политиков-террористов». Среди них были почти все будущие члены Исполнительного комитета «Народной воли»: А. Михайлов, А. Желябов, А. Квятковский, Н. Морозов, М. Фроленко… Здесь, в Липецке, было выработано единое и единственное требование, с которым «политики» вышли на съезд в Воронеже. Они настаивали на внесении в землевольческую программу пункта о временной необходимости политической борьбы, включая террор, для достижения в России демократических прав и свобод. Здесь же, в Липецке, был вынесен обвинительный приговор императору Александру II. Монарху ставились в вину: обман народа и общества мизерными реформами, нищета народа, разгром в 1863 году Польши, подавление всякого признака свободы, виселицы в Киеве, Одессе, Петербурге для террористов, зверское обращение с политическими заключенными в местах лишения свободы.

Прямое столкновение «политиков» и «пропагандистов-деревенщиков» на съезде в Воронеже привело к глубокому расколу в рядах «Земли и воли». Чуть позже организация вообще распалась на два новых народнических общества: «Черный передел» (работа в деревне) и «Народная воля» (политическая деятельность, в том числе и террор). Порывая с анархией, народничество вынуждено скатывалось к террору. А «Народная воля» взяла на себя роль ударной силы в борьбе с существующим режимом. Именно она произвела очередное покушение на императора поздней осенью 1879 года. Эта попытка цареубийства благодаря непредвиденным обстоятельствам оказалась трёхсерийной.

В октябре месяце на 14-й версте, близ Одессы, появился новый железнодорожный сторож с супругой. Обычный сторож, крестьянского вида, не старый, но и не юноша. Вместе с тем он не был обычным железнодорожным рабочим, поскольку явился к начальнику дистанции с запиской от барона Унгерн-Штерберга, влиятельного лица на Юго-Западной железной дороге и к тому же зятя генерал-губернатора Одессы Тотлебена. По слухам, новый сторож служил раньше в дворниках у одной знатной дамы, которая, узнав, что его жена страдает туберкулезом, попросила барона дать её слуге работу на свежем воздухе. Барон черкнул записку, и [286] все устроилось… к вящему удовольствию Исполнительного комитета «Народной воли». Как впоследствии установила полиция, сторожем на железной дороге оказался член ИК Михаил Фроленко, а его «женой» — Татьяна Лебедева. Интересно, что «знатной дамой», побывавшей у Унгерн-Штерберга, была известная революционерка Вера Фигнер. Операция протекала успешно, но императорский поезд проследовал не через Одессу, а через Александровск.

Здесь его ожидала другая группа народовольцев во главе с Андреем Желябовым. В начале ноября 1879 года в городскую управу Александровска обратился приезжий купец Черемисов с просьбой отвести ему землю для строительства кожевенного завода. Правда, участок земли он выбрал не совсем подходящий — у самого полотна железной дороги. Черемисов устраивался основательно: привез жену, купил коляску, вызвал землемера, обсуждал с жившими у него мастеровыми планы строительства завода. Дел у Черемисова-Желябова действительно было много: предстояло просверлить железнодорожную насыпь, заложить мину, протянуть провода от насыпи к дороге. «Купец» находился в постоянном нервном напряжении, его «жена» (Анна Якимова) слышала, как он во сне кричал: «Прячь провода, прячь!» 18 ноября долгожданный царский поезд вынырнул из-за поворота, и кто-то из «мастеровых» воскликнул: «Жарь!» Желябов соединил провода электрической батареи и… ничего. Не сработала электрическая цепь взрывателя, то ли отсыревшая, то ли обрубленная Иваном Окладским, осужденным уже при советской власти за предательство народовольцев…

Теперь вся надежда была на группу Софьи Перовской, которая поджидала поезд под Москвой. Перовская и Гартман обосновались в старообрядческом Замоскворечье, вблизи Рогожско-Симоновой заставы, ныне Заставы Ильича. Семь километров от Москвы, тут уж железнодорожным сторожем не устроишься и под насыпь мину не подложишь. Оставалось одно — подкоп. Это была каторжная работа, да нет, хуже каторжной. Узкий лаз (галерея) с постоянно потрескивавшими самодельными креплениями. Работавший, лежа отковыривал комья земли и ссыпал их на лист железа или фанеры, который его товарищи веревкой вытаскивали наружу, в погреб дома. Ночью вытащенную землю разбрасывали ровным слоем по огороду.

Александр Михайлов вспоминал: «Положение работающего там походило на заживо зарытого, употребляющего последние усилия для борьбы со смертью». Двигаться можно было только на животе, работали от полутора до трёх часов [287] каждый; за день вырывали от двух до трёх аршин (140–210 сантиметров). Во время дождя (а шел ноябрь) из галереи вычерпывали до 300–400 ведер воды. Кое-кто из работавших в лазе, боясь обвала и мучительной смерти, брал с собой яд, чтобы в случае чего покончить с жизнью разом. Несмотря ни на что, подкоп был готов в срок, но тут в дело вмешался случай. На одной из станций царский поезд обогнал на полчаса поезд со свитой, эти полчаса и спасли Александра II. Народовольцы ошибочно пропустили его, взорвав мину под четвертым вагоном второго состава. Однако в этом вагоне находились лишь фрукты и другая провизия, предназначенная для царского стола. Граф Адлерберг, ехавший с Александром II в одном вагоне, прибыл из Москвы к месту покушения и ужаснулся — от двух вагонов поезда свиты остался, по его словам, «мармелад какой-то».

Выступая после этого страшного события в Кремлевском дворце перед представителями различных сословий, Александр Николаевич сказал: «Я надеюсь на ваше содействие, чтобы остановить заблуждающуюся молодежь на том пагубном пути, на который люди неблагонамеренные стараются её завлечь…» Судя по всему, «заблуждалась» к тому времени в России не только молодежь. Во всяком случае, когда по подписке был объявлен сбор на строительство часовни в память о чудесном спасении государя, то за год удалось собрать столь мизерную сумму, что о ней просто неудобно говорить. Александр II, похоже, окончательно оказался один на один с революционерами, превратившимися к тому времени в убежденных, то есть идейных террористов.

——— • ———

назад  вверх  дальше
Содержание
Книги, документы и статьи

—————————————————— • ——————————————————
Создание и дизайн www.genrogge.ru © Вадим Рогге.
Только для учебных и некоммерческих целей.